Человеческое сознание состоит из множества слоев. Первый слой – ситуативное реагирование, способность избегать боли и наслаждаться удовольствием. Этот слой имеют и все животные. И рыба, и мышь чувствуют и боль, и удовольствие. Но рыба тысячу лет попадается на крючок с наживкой, потому что – хотя всякий раз всякой отдельной рыбе от этого очень больно – другие рыбы не могут этого понять. Их сознание неспособно на обобщения. Мыши могут десятками гибнуть в мышеловке – в одном и том же месте, на одну и ту же наживку. Они снова и снова идут на запах сыра, даже если все вокруг него провоняло мышиной смертью… Овцы спокойно пасутся вокруг того места, где режут одну из них. Они не чувствуют беспокойства, потому что не осознают взаимосвязи между убийством одной овцы – и убийством всех овец ВООБЩЕ. Они тоже не умеют обобщать.

Способность к сложному абстрактному мышлению – проявляется в зачаточном виде у высших животных, но в полной мере свойственна только человеку. Это – способность систематизировать впечатления в виде некоей общей истины на основании рядов подобия.

Например, вначале человек первобытного племени понимает, что саблезубый тигр, живущий по соседству – опасен. Потом делает первый шаг в сторону обобщения впечатлений – и понимает, что ВСЕ саблезубые тигры опасны, а не только горе-сосед. Следующий шаг по обобщению – появляется абстрактное понятие «ХИЩНИК» - то есть понимание того, что опасны не только все саблезубые тигры, но и все кто похож на саблезубых тигров – все, кто с клыками, когтями, питается мясом и т.п.

То же самое – с возникновением понятия «ЛАКОМСТВО». Вначале человек попробовал сладкий мед. Потом – сладкий корешок. Потом – сладкий фрукт. В итоге обобщил впечатления, сформировав понятие «СЛАДОСТИ ВООБЩЕ».

Но ведь ни хищников, как таковых, ни сладости, как таковой, вы в природе нигде не встретите. Тигр сильно отличается от волка, а тот – от гиены. Корешок очень отличается от медовой борти, а та – от плода на дереве. Так может быть, понятие «хищник» - ложное? Ведь его нигде, как такового, не увидишь, не пощупаешь! Может быть, понятие «сладость, лакомство» - только лживая поповская метафизика, призванная заморочить головы верующим в существование хищников и лакомств?

Нет, понятие хищности не ложно хотя бы потому, что новый, ещё не классифицированный и совсем неизвестный дикарю хищник может его сожрать. Против такого аргумента трудно возразить, правда? 

И сладость ощущают миллионы людей, которые не могут  между собой сговорится, и единодушно врать о несуществующем (да и зачем им такой сложный заговор?!).

Сладости, как таковой, в чистом виде не видно, предметы, приносящие сладость – очень и очень непохожие, а тем не менее существование сладости как таковой для способного обобщать – непреложный, вполне доказуемый факт.

Из абстрактных понятий «хищник», «боль» (а ведь тупая боль так отлична от режущей, и тем более от душевной!), «страх», «обман», «смерть» (одного на охоте загрыз медведь, а другой умер на соломе; тем не менее и то, и другое – абстрактное понятие «смерть») человек снова свел ещё более верхнюю абстракцию – «ЗЛО».

Опять можно возражать, что зла в чистом виде никто не видел и не ощущал, а конкретные проявления зла очень далеки по фактуре друг от друга.

Так может быть, никакого единого, предельного по концентрации зла и не существует вовсе? Как нет ни хищников, ни сладости? Может быть, и понятие «ДОБРО» фальшиво? Этимология слова «добро» у праславян очень эгоистична и даже смехотворна: «до БРАшна», т.е. до пуза, живота, желудка.

Примитивный человек пожрал, ему хорошо стало, брашно сыто заурчало – ДО БРАшна дошло, значит.  Отсюда и «жить-поживать, добра наживать» - т.е. пузо растить от хорошего питания. Как можно нажить добро в высшем, философском смысле современного слова «добро», т.е. проявление добродетели?

Не очень точное определение для высшей формы, высшей, предельной абстракции добра; и потому ещё арийцы в пра-арийском языке имели слово «БО-ГА», что переводимо и сегодня на русский[1]: «Бо-Га» - «большое движущее». Слово, как видим, не бессмысленное, а отражающее муки и искания древних любителей обобщений. Та сила, которая стоит в начале, во главе движения. И Аристотель, и Декарт пришли к такому же определению, что и древние арийцы, через логику начала движения, через понятие «перводвигатель».

Некое первоначало, произведшее все движение. А если вспомнить лозунг «в движнении – жизнь», то и призведшее жизнь.

Понимая, что кроме личной текущей боли есть ещё и какая-то абстрактная, общая боль, что кроме личной невыгоды и убытка есть ещё и какое-то постоянное общее зло, что кроме личных благ и наслаждений в данную минуту (преходящих) есть ещё и их пра-основа, некий высший эталон блага, добра – люди пришли к осознанию реальности Бога.

Через обобщения конкретных, частных, происходящих во времени зол люди пришли к пониманию реальности дьявола, сатаны – средоточия всяческого зла. Когда слово «зло» перестало употреблятся во множественном числе – это осознание отразил и язык человеческий. Да ведь и «добры» «добров» мы сегодня не говорим, хотя от одинокого «бобра» вполне можем произвести «бобры», «бобров».

Слова «добро» и «зло» употребляются только в единственном числе, но так было не всегда. Выражение «множество зол» порой ещё архаически всплывает в нашей речи, хотя и редко. Употребление слов «добро» и «зло» в единственном числе стало общенациональным славянским консенсусом по части обобщения понятий всяческих благ и всяческих несчастий.

 Религиозная жизнь и богословие немыслимы без  высших форм абстрактного человеческого мышления. Это – верхний слой абстрагирования, который должен быть у психически здорового человека. Потому что если его убрать – под угрозой окажутся промежуточные абстрактные понятия. Их ведь (научные абстракции, термины научной классификации) тоже никто не видел и не щупал. Какие там ещё «ракообразные» - когда рак не похож на краба, краб – на мокрицу? Совместить рака и мокрицу в одном слове – ну не бред ли – скажет «новый варвар». Вот ведь какие бестолочи эти ученые – берут разных зверей и одним словом называют!

 Никто из историков науки не отрицает, что вся современная научная классификация – это опрокинутая в естествознание феодально-церковная иерархия. Правда, это преподносят как курьёз, гримасу истории науки. А я вот думаю – нет тут никакого курьёза, а прослеживается очень важная взаимосвязь между высшей формой абстрактного мышления (богословием) и промежуточными формами абстрагирования впечатлений (наукой).

 Люди, покусившиеся на богословие и религиозность – покусились на высшую из форм абстрактного мышления. С чем они оставят человечество, если их эксперимент удасться (а он уже почти удался)?  Мы не можем не задавать такого вопроса…

Ибо если человек отрицает единство добра в высшей форме, то он не сможет (даже если захочет – именно не сможет!) отличить общее благо от личной выгоды.

Эгоизм – в том числе и коллективный – пожрет такого человека. Коллективный эгоизм немцев привел к нацизму – системе, в которой добро для немцев не распростаняется на другие народы. Коллективный эгоизм бедняков привел к расстрельным рвам большевизма (на богатых заповеди добродетели не распространяются), а коллективный эгоизм богатых – к чубайсятине (в которой бедный – не человек).

Все время одно и то же – в разных вариантах, если нет единого для всех Бога, то и единого для всех добра тоже нет. Есть добро национальное, расовое, классовое, земляческое, племенное, клано-родовое, семейное, наконец – на апогее этого расчеловечивания – просто тупой гедонистический эгоизм одинокого человекозавра.

Когда все линии добра не сходятся к единой точке в представлениях о нем, они начинают весьма опасно гулять и расходиться. В полной мере осознала на себе это Россия в ХХ веке…

2.

Подлинное богословие – самая сложная форма деятельности разума. Речь идет о предельно абстрактных понятиях, которые сложнее уловить, чем математические символы, физические закономерности или биологические особенности. Поэтому богословие – очень опасная сфера работы разума, откуда упасть в безумие легче всего: все время на верхотуре, все время балансируешь на грани…

Религиозность чревата «заклинивающими психопатиями» - навязчивыми примитивными идеями религиозного вида, формирующими фанатиков и привлекающими садистов.

И если мы – не отрицая ценности науки, все время говорим об опасности занятий наукой (ученый то бомбу новую создаст, то супервирус, то сам свихнется, то других с ума сведет), то наверное, в таком же духе мы должны говорить и о богословии. Учитывая к тому же, что его абстракции – много сложнее научных.

Православие выработало интересную форму личного богословия верующего, очень динамичную и диалектическую: «понимаю ДО, принимаю ПОСЛЕ».  Я в состоянии докуда-то дойти своим умом (у каждого по разному). Оттуда мне уже дальше идти не получается – я беру в готовом виде недостающее у Святых Отцов, отшельников, подвижников, у знаменитых аскезой и постничеством, святостью жизни монахов. Евангелие, впрочем, прямо об этом говорит: «Много ещё чего имею сказать вам, но не имеете вместить». В подлинном Православии больше вопрошания, чем утверждения. Человек спрашивает – Святые Отцы растолковывают, что может понять – человек понимает, а остальное принимает как есть, в надежде, что с духовным ростом сможет понять и больше.

В числе всего прочего (стили науки, культуры, нравственности, образа жизни) Православие впервые принесло нам и ИДЕИ СОЦИАЛИЗМА. Само слово «крестьяне» - производно от «христиане», и настаивает своей конструкцией на равенстве всех христиан – как дворян, так и крестьян.

До того крестьян звали иначе – «смерды», т.е. «вонючки», подчеркивая над ними превосходство тогдашнего «креативного класса».

Сама идея называть вонючек ровней (я христианин – и мои смерды – христиане, крестьяне) – приживалась долго и трудно, много веков. «Креативный класс» не хотел такого равенства, брезговал им и стыдился его.

Кстати, шла речь о равенстве перед Богом. Когда в новейшее время из формулы убрали имя Бога, и оставили её в усеченном виде «все равны», то не заметили, что получилась дикая, вопиющая бессмысленность. Как это, простите, все равны?! Разве все люди одного роста, одного веса, одного ума, одних способностей? Да пальцы на руке – говорят элитаристы – и то все разной длинны! Правильно. Речь ведь изначально шла не о равенстве пальцев, а об их равной ценности для человека.

В каком смысле высокий может быть равен коротышке? Только в том, что перед Богом и коротышка низенький, и высокий – тоже низенький. В каком смысле умный может быть равен глупому? Только в том смысле, что и глупый глуп перед Богом, и умный тоже глуп перед Богом. В каком смысле богатый и бедный равны? Только в том смысле, что и бедный нищ перед Богом, и богатый  тоже нищ перед Богом.

Вырвать из этой формулы Бога – все равно что слово из песни выкинуть. Когда коммунисты это сделали – они получили не формулу социализма, а формулу ежедневно опровергаемого бреда, утверждение метрического равенства метрически очевидно неравными величинами.

А почему коммунисты так сделали?

3.

А правда, почему?

Предельная сложность богословского мышления привела в истории к тому, что от Религии с большой буквы постоянно откалывались разные секты и секточки. Секта – переводя на русский – щепка, долька, частица. Секта соотносима с Религией так же, как щепка – с живым полноценным деревом. Секта состоит из людей, которые ВСЕГО в высших абстракциях понять не могут, Святых Отцов слушать не желают (мол, сами с усами) – и в итоге, оторвав от истины кусочек, носятся с ним, как с писаной торбой.

Кусочек истины – не есть ложь. Но он и не истина. Щепка – она и есть щепка, дерево по материалу, из которого состоит, но мертвечина по сути.

На долгом историческом пути Православия откалывалось по дороге множество сект: разные молокане и беспоповцы, старообрядцы и дырники, бегуны-странники и хлысты… В их ряду есть место и для секты казенников, и секты большевиков. И та, и другая секта – православна по материалу, из которого была сделана, но по сути своей – подменившее живую жизнь механической схемой слабоумие.

Казенники – представители казенной Православной церкви, которые богословскими вопросами особенно не заморачивались (и сегодня не заморачиваются), любят хорошо пожить, принимать подношения и заигрывать с любой властью, чтобы сласти не кончились. По сути, казенники – это атеисты в рясах, лукавцы, дискредитирующие Православие своей формальной к нему принадлежностью. Они в свое время благословили и крепостничество и кнут, и неправедное богатство и иностранный капитал – как сегодня ходят по вызову благословлять «мерседесы» ворью.

Из-за казенников возникла в России первая социофрения – социальная шизофрения – между православным мироощущением народа и поведением «православного» клира.  Не дал Бог казенникам ума понять всю сложность и интеллектуальную напряженность жизни в Боге – да и немудрено: такое горение только редким святым доступно, а речь шла о государственном ведомстве по ритуальному окормлению народа. По сути – о государственной сети салонов ритуальных услуг в Российской империи.

В массах православного люда крепло СМУТНОЕ (смутное, потому что богословие – удел гениев, простому человеку там не разобраться во всех тонкостях) ощущение обмана и подлога. Оно особенно возросло при появлении в народной среде образованных людей: люди учились простейшим формам абстрактного мышления, и уже на этой стадии видели НЕСООТВЕТСТВИЕ казенников заветам Православия.

Возмущение казенниками у православного народа в итоге вылилось в новую православную секту – в большевиков. Большевики отсекли весь непонятный простым людям верхний уровень православия с Богом и небесными воинствами, объявили, что это все лишнее (мол, лакомств и сладости не существует, а есть только мед да ягоды). Затем они совершили по сектантски фанатический рывок к ОБУСТРОЙСТВУ ПРАВОСЛАВНОГО ПО ДУХУ И БУКВЕ БЫТА. Инквизиция победившей секты карала отступников со средневековым азартом. Вера в большевизм насаждалась с фанатизмом первохристианских миссионеров. Буквально по часам рос пантеон святых новой веры, а её писания все бубнили, не разбирая смыслов (которых в писаниях Маркса и Ленина часто и вовсе нет).

При этом материал для строительства у большевиков был тот, который был – исключительно православный. Он и терпел все буйства неофитов секты. Попытка перенести эту веру в католическую Польшу вызвала жуткую ненавитсть и отвращение у поляков, а попытка насадить её в Азии смогла только перекрасить в красный цвет байские минореты и традиционные пагоды богдыханов. Никто, кроме православных верить в большевизм не мог и не хотел, а православные охотно поддавались на соблазн – потому что очень уж много родного и извечно-знакомого с жаром и пылом говорили и делали большевики.

Секта занималась исключительно бытом. Она обещала вывести народ из голода и нищеты – и в итоге обещание свое выполнила. Выйдя в общество всеобщего благополучия и сытости в 70-е годы ХХ века, секта растерялась, потому что не знала, что дальше делать. Быт налажен – а высшие смыслы были отсечены ещё в 1917 году.

В итоге мы второй раз за ХХ век получили национальную социофрению – как к 1917 году. Тогда народ смутно чувствовал, что вера – подложна, а он – обманут. Теперь народ чувствовал то же самое. Например, главный лозунг КПСС – «человек человеку друг, товарищ и брат!» можно смело вывешивать на воротах церкви, однако для дарвинизма это – безумие. Это не просто чуждый дарвинизму лозунг – он, прямо скажем, отдает ВОИНСТВУЮЩИМ АНТИДАРВИНИЗМОМ. Он берет формулу дарвинизма и выворачивает её с точностью до наоборот.

КПСС доигралась в свое богословие Ильича и в вечно живых мумий: у советских людей социофрения породила кризис, расщепление лояльности. Если оставаться лояльным к советской идеологии – то нужно вон выбросить Дарвина. А если уважить Дарвина – тогда нужно выбросить вон советскую идеологию.  А он канонизирован в этой же самой советской идеологии!!!  Если Ленин живее всех живых (вариант – «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить!»), то чей тогда труп лежит в мавзолее? А если в мавзолее лежит труп Ленина – то зачем говорить, что он живой?

Мелочное враньё КПСС (а она делала то же, что и Путин сегодня – безудержным хвастовстом обесценивала свои скромные реальные достижения) сочеталось с такими чудовищными интеллектуальными подлогами, что логически мыслящий человек должен был или сойти с ума, или разрушить нетерпимо-противоречивый советский обряд. Действительно, что же это за вера такая – «все люди произошли от обезьяны, и потому мы должны любить друг друга!» За что любить-то? За обезьяну?!

По сути, большевизм, задумав построить христианство без Христа, сам отрыл себе могилу. Тут любой скажет – независимо от веры или неверия – вы уж или с Христом стройте – или не стройте христианства! Стройте тогда что-нибудь другое, зачем вы сперли заповеди и нормы совершенно чужой для вас религии, с которой, к тому же, и воюете!

Это ведь как если бы, воюя с Гитлером, повсюду развестить свастики, издавать тоннами для фронтовиков нацистские романы и теоретические труды расистов, плакаты с призывами арийцам сохранять чистоту крови и т.п. Вы уж или воюйте, или признайте правоту врага, но нельзя же делать и то, и другое одновременно!

КПСС делала. И потому её страшный финал был, в общем-то очевиден для думающих людей. Ещё в 60-е годы священник в советском (!) художественном фильме предрекал: «Придет пора, когда вы всех накормите. И вот тогда вам станет нечего сказать».

4.

Давайте задумаемся: как усыхает луковица? Луковицу все видели, и потому все знают: вначале усыхают внешние, высшие слои, превращаясь в мертвую сухую луковую шелуху. Под ними ещё довольно долго сохраняются живые и влажные слои луковицы, содержащие живые клетки. И они пересыхают вглубь: от внешней шелухи – к сырой до последнего сердцевине.

Если луковицу оставить на 100 лет на подоконнике – она засохнет вся, до сердцевины? Наверное, да. За 100 лет ХХ века так же усох и весь человеческий разум…

5.

Отмирание богословия, представления об общности и центре всяческого добра и блага – самый верхний слой человеческого мышления. Если при деградации сознания что-то и отмирает первым, то, по всей логике вещей – это самые сложные и самые высшие наработки. Промежуточные абстракции, которые не так сложны – могут сохранятся ещё десятилетиями. Но первая потеря в процессе отупления – потеря высших смыслов.

Человек и сегодня бодро рапортует: мне не нужна идея Бога, я прекрасно без неё обхожусь. Или ещё вариант – «я не нуждаюсь в этой гипотезе».  И не понимает человек, что констатирует процесс запущенной социальной деградации. Тот, кто спустится на ступеньку ниже – уже не нуждается в театре, философии, культуре. Он прекрасно, как ему кажется, без них обходится. И ему не нужны их гипотезы.

Ещё ступенькой ниже – человеку уже не нужны никакие книги. Он перестает читать. Он прекрасно обходится без книг. И ему не нужны гипотезы оттуда. И так хорошо…

А человеку-овощу вообще ничего не нужно, кроме питательной жидкости через капельницу и кислорода. Он прекрасно обходится без всех и всяческих гипотез. Вообще без всего, что составляет человеческое сознание – хотя исправно дышит и испражняется.

Да, способности к абстрактному мышлению отмирают не сразу все, а слой за слоем, как на луковице. Человек уже не ухватывает САМОГО сложного, но некоторое время может оперировать просто сложным, потом – утратив способности понимать просто сложное – ещё сносно управляется с простым и примитивным.

Однако если страшный процесс запущен, то его лучше развернуть на ранней стадии. Пусть мы останемся с САМЫМИ ОБЩИМИ ПОНЯТИЯМИ в сознании. Это лучшая гарантия сохранения промежуточных обобщений.

В СССР верхушка этого не понимала, мечтая, словами Хрущева говоря, показать следующему поколению последнего попа. А в итоге показала следующему поколению свой последний день помпеи.

Ибо с вопросами социопсихики и её здоровья, обмена образами в ней лучше не играть – результат легкомыслия тут непредсказуем…

Автор: А. Леонидов-Филиппов.  http://economicsandwe.com/doc/2267/