Все мы хоть раз, но слышали слово «постиндустриальный». И некоторые люди, что самое смешное, употребляют его применительно к нашему сегодняшнему времени. 
Реальность, однако, совсем иная. Наше общество никаким образом постиндустриальным не называется, отдельные, относительно новые с исторической точки зрения явления – информатизация, вытеснение «лишних» для индустрии людей в сферу услуг и создания новых потребностей, смещение гендерных ролей в обществе, придание человеку большей «биологической пластичности» (клоны, операции по смене пола и т.д.), новейшие биотехнологии – все это лишь первые признаки приближающегося нового времени. Но оно еще не наступило. Заявить, что постиндустриализм уже здесь «потому, что все заводы в Азии и Интернет» это примерно то же, что на пике развития Римской Империи утверждать, что аграрному обществу пришел конец, так как есть циклопические сооружения типа Колизея, дороги, акведуки и толпы плебса, который ничем не занят, но вполне процветает. 

Мы живем в индустриальном обществе. Его главной деятельностью является массовое производство материальных ценностей, основой всей технологии – превращение энергии из одного вида в другой посредством сложных технических устройств, широчайшее применение тепловых двигателей, очень большая степень открытости технических систем по веществу. Основой экономики является кредит и необходимость непрерывного роста всех показателей – производства, прибыли и т.д. И никакой «офисный планктон» или расшифровка генома человека этих фактов не изменит.
Однако существует масса фактов, указывающих на то, что весь этот миропорядок будет существовать недолго. О том, почему это так, речь еще впереди, а о том каким будет мир будущего вообще довольно трудно говорить – едва ли кроманьонец, большую часть жизни рискующий умереть от голода в опустевшем мире начала неолита мог догадаться, что те, кто придет за ним, будут закапывать семена в землю и месяцами держать зверей в загоне, не убивая их и не съедая «в один присест». Мы, тем не менее, попытаемся обозначить контуры будущего мира, но для того, чтобы не наделать глупых ошибок, нам сначала нужно понять –  как и почему созрел тот мир, в котором мы живем? Как получилось индустриальное общество? Каким образом и почему вообще происходят переходы от одной фазы развития к другой? Что для этого нужно? И, наконец, какую цену приходится платить за развитие?
С точки зрения логики, навязываемой нам приставкой «пост-», индустриальное общество является «постаграрным». Может этот термин и неудачен, поскольку он зацикливает восприятие исторической эпохи вокруг основы ее экономики, но он «интуитивно понятен», и иногда мы будем им пользоваться. Таким образом, «постиндустриализм» - то, что сменит существующий порядок вещей, то есть индустриализм. Не более, и не менее. А теперь разберемся с уже обозначенным выше важнейшим вопросом.
Как и почему появилась  индустриальная цивилизация?
Сначала немного теории.
Введем три понятия.

1. Предел сложности социосистемы. Это ситуация, при которой сложность социосистемы (количество связей и элементов) требует качественно новой управленческой технологии (речь не идет о технике, а именно о подходах к управлению и распределению ресурсов). Этот предел нельзя преодолеть, его можно только отодвинуть. Если же нужная управленческая технология отсутствует, происходит распад связей в социуме или какая-то иная катастрофа, и он перестает существовать в прежнем виде. 
Пример – коллектив из ста человек должен выполнить жизненно важную сложную задачу. При этом у него один руководитель и девяносто девять рядовых исполнителей. Характер задачи таков, что необходим контроль за всеми людьми и их действиями. Допустим, что при невыполнении задачи эту группу попытается уничтожить некая внешняя сила. Совершенно очевидно, что руководитель не сможет контролировать всех своих подчиненных, корректировать их действия и исправлять ошибки. Для него это слишком сложно, он просто не успеет за всеми (мы помним, что задача - сложна). А иначе – смерть. Это и есть предел сложности. Руководитель должен подвергнуть свое сообщество структурной реорганизации, разбить подчиненных на небольшие группы, назначить старших – организовать систему управления так, чтобы успевать контролировать нескольких старших работников и выполнить задачу. Тогда предел сложности будет ОТОДВИНУТ, и будет определяться эффективностью этого, уже нового социума. Переструктурирование социума и внедрение новых управленческих цепочек и будет новой управленческой технологией. Следует, правда понимать, что и для нового сообщества, организованного по новым признакам, всегда можно будет найти задачу, не решаемую при существующих качествах сообщества, то есть и после внедрения необходимых изменений, общество снова может подойти к пределу.
Теперь предположим, что руководитель не смог произвести структурные изменения. Допустим, в силу того, что менталитет подчиненных не позволяет им подчиниться одному из их числа, вплоть до ситуации «я лучше умру». Тогда задача в установленные сроки не выполняется. Необходимая для выживания сообщества управленческая технология не внедрена, а значит, предел сложности ПРОЙДЕН, внешняя сила атакует, социум гибнет. Если после этого кто-то остается в живых, то образовавшееся из выживших сообщество уже обладает другими свойствами (хотя бы численностью). 
Нетрудно заметить, что исходный социум перестает существовать в прежней форме в обоих случаях. Просто в одном случае он неузнаваемо меняется, а в другом гибнет.
Этот пример намерено предельно упрощен, проще просто невозможно, но он дает понять, «как это работает».

2. Предел бедности. Это ситуация, при которой для выживания требуется «обычная», производственная технология, либо материальный ресурс, отсутствующие в данный момент. Опять-таки пример.
Представим себе, что технология получения моторных топлив из угля к середине прошлого века была бы еще не открыта. Тогда воюющей против всего мира Германии для выживания необходимо бы было либо срочно «изобрести» ее, либо найти где-то на подконтрольных территориях нефть. В реальности технология была, и предел бедности по этому ресурсу не наступил, но в нашей воображаемой реальности неизобретение подобной технологии или отсутствие доступной нефти привело бы немецкое общество к прохождению предела бедности, и оно было бы легко уничтожено его врагами.

3. Связность. Этот параметр довольно сложен, хотя бы потому, что еще не выработано его приемлемое определение. Мы определим связность социосистемы как уровень ее возможностей по передаче внутри себя энергии, информации и материальных предметов. Это так называемый «мягкий» критерий, он не может быть выражен численно, но «интуитивно понятен» и мы также будем им пользоваться. 
Пример – местность с развитой дорожной сетью имеет большую транспортную связность, чем лес и горы без дорог, общество, имеющее Интернет имеет большую информационную связность чем то, которое его не имеет и т.д.
Из последнего понятия вытекает одно следствие -  транспортная связность между подруппами социума играет важнейшую роль в его сохранении как единого целого, а ее утеря приведет социум к распаду. По большому счету – утеря связности это распад связей, и распад системы в целом. К этому мы еще не раз будем возвращаться.
На этом пока закончим с теорией и повернемся к истории.   
Индустриальное общество выросло из Средневековой городской культуры, где были ремесла, некоторый уровень грамотности, определенные достижения в медицине и культуре. Серьезного прогресса достигала архитектура. Затем произошел переход к промышленному развитию, который, как известно, начался с ткацких мануфактур.
Давайте посмотрим, какими технологическими ресурсами располагала европейская цивилизация, в период, непосредственно предшествующий индустриальному.
Энергия – сгорание угля, использование силы падающей воды или впряженных в механизм животных.
Транспорт – лошадь, конная повозка, лодка, галера, парусное судно.
Образование – очень небольшая сеть школ, где учат счету и письму (иногда еще и закону Божьему, но мы к нему вернемся позже), единицы крупных университетов, где почти не преподаются прикладные знания.
Библиотеки есть, но накопленная в них информация почти не попадает под определение «техническая».
Основа экономики – сельское хозяйство, ремесло используется как обеспечивающая отрасль.
Потом – переход.
Следует задать вопрос – а почему он вдруг произошел? Являлись ли перечисленные внешние особенности цивилизации, в данном случае европейской, достаточными чтобы осуществить переход от аграрного по сути общества к индустриальному?

Наш мир уже знал пару цивилизаций, где было все то же самое. Но эти цивилизации не перешли к индустриальной фазе развития. Это были древний Китай и Рим. Китай – «отдельное человечество», бесконечно далекое от Европы и европейцев. Он всегда шел своим путем, и на время мы оставим его. Сейчас нас интересует Рим.
Римская Империя на пике своего могущества обладала всеми технологическими атрибутами, которые были необходимы для перехода к индустриальной эре. Они могли создавать сложные инженерные сооружения – те же дороги, мосты, акведуки, храмы, крепости. Они владели обработкой металлов. Они использовали сложную осадную технику в боевых действиях. Они могли создавать сложные механизмы – например, систему из механических дверей и подъемников для доставки хищных животных на арену для гладиаторских боев. В их распоряжении были людские ресурсы. Более того, Рим имел то, к чему Европа придет уже в индустриальную эпоху – массовую, но профессиональную армию, набираемую добровольно, укомплектованную, оснащенную и обученную по единому стандарту. К концу своего существования даже религия Рима была та же самая, что и в Средневековой Европе (конечно, христианство в Риме было совсем иным, нежели оно же в средневековой Европе, но от язычества оно отстояло намного дальше). Наконец, Рим имел самую совершенную в мире правовую систему. 
Но перехода к индустриальной фазе развития не произошло. Произошла агония и мучительный распад.
Этот распад очень важен для нас – как его причины, так и сопутствующие факторы.
Рим создавался мечом. Новая агрессивная общность довольно быстро усилилась настолько, что стала доминировать в южной Европе.  Римские легионы, с их превосходством в организации, тактике и оружии, быстро стали непобедимы. Если какому-то народу удавалось отбиться от римлян, то это значило только то, что скоро они придут снова. В числе всех последствий этого было то, что завоевания Рима ограничивались лишь волей Рима.
Однако, у любой медали есть две стороны, и второй было то, что покоренные народы нужно было держать в повиновении, а территории – контролировать. Хозяйственные механизмы Империи расползались следом за легионами, но полного включения захваченных территорий в торговый оборот не происходило.
Этому было много причин. На пограничных территориях было банально опасно, рост населения явно не поспевал за захватами, но главное – территория была слишком велика для конных повозок и лодок. Систематически происходили бунты. Доставка единицы груза с одного конца Империи на другой была делом дорогим и оправданным далеко не всегда. Примитивный же уровень технологий того времени давал возможность развернуть производство необходимых вещей в любой из провинций. Было бы из чего делать.
Кроме того, сам характер рабовладельческого строя не особо стимулировал товарообмен. Многое из необходимого для жизни производилось прямо в поместье рабовладельца.
Конечно, торговля была. Но невозможность быстро и недорого доставлять товары в пределах Империи сказывалась на ее объемах. Рим был слабосвязанной цивилизацией. Нельзя сказать, чтобы римляне не понимали этого. В конце концов, построенные ими дороги кое-где используются до сих пор. Но их строительные возможности были ограничены.
Пока Империя росла, фактор связности не играл большой роли – в растущих социумах выгоды от расширения часто превышают издержки от освоения новых территорий, но это верно только для обществ в процессе роста. Когда же этот рост останавливается, связность становится критически важной.
А ее не было. Отдаленные провинции имели минимальный товарооборот с центром, и держались на мечах легионеров, команды на периферию передавались очень медленно и долго. В определенный момент оказалось, что Империю держит только человеческая воля. Потом центробежные силы стали сильнее ее.
Произошел обвал. Сначала Империя распадается на две части. Потом приходит черед Западной. Постоянные пограничные войны и стычки приводят к окончательному «выключению» окраинных провинций из общего товарооборота, общий спад товарооборота накладывается на низкую связность территории, замыкается цепочка положительной обратной связи – чем меньше общий товарооборот Империи, тем меньше смысла вести торговлю с окраинами, чем меньше объемы торговли с окраинами, тем меньше смысла последние видят в Империи, происходит отпадение территорий, а следом – очередное снижение товарооборота. Но положительные обратные связи возникали повсеместно, спад торговли приводил к большей автономизации отдельных хозяйств, а она – к спаду торговли. Общий упадок экономики стимулировал военную деградацию, последняя снижала защищенность Империи от варваров, вылазки варваров усиливали упадок экономики. В определенный исторический момент Рим уже существовал просто по инерции. Более того, деградация систем, на которых держится социум не может не затронуть и другие его системы. Она не может не затронуть и людей. Рим, проблемы которого начались с банальной неразвитости инфраструктуры, к концу своего существования уже просто догнивал. В 476 году н.э. варвары поставили точку в его гниении.
Сейчас, бросая взгляд на историю Римской Империи становится ясно, что где-то в районе начала новой эры, Империя подошла к пределу бедности. Ее технологический и хозяйственный потенциал не позволял решить проблему связности, а ее нерешенность была гибельной. Нужны были технологии, способные увеличить связность, но их не было. Предел бедности подтолкнул Империю к пределу сложности. В условиях, когда связность была недостаточной, нужна была управленческая технология, способная хотя бы на время свести эту проблему на нет – идеология, способная удержать распадающийся колосс, или создание внутри Империи условий, способствующих появлению нужных производственных технологий. Но эта управленческая технология не родилась, Империя прошла через оба предела сразу и навсегда исчезла с лица Земли.
Помимо всего прочего это должно стать уроком на будущее.
История между тем продолжалась. На арену вышла сила, которой суждено было изменить лицо мира. Христианство.
Первоначально, христианство подвергалось гонениям, быть христианином означало рисковать своей жизнью. Но этот факт привел к тому, что среди христиан оказалось масса жестких и фанатичных людей, которых смерть банально не пугала. В то же время, необходимость прятаться от гонений подразумевала конспирацию, а она - организацию. Эта организация еще при Константине вышла из подполья и  непрерывно развивалась. Еще в 380 году, при последнем императоре единой Империи Феодосии христианство стало государственной религией. Институт папства же к тому времени уже существовал столетия.
Сама по себе Европа раннего Средневековья уступала Риму во всем. Это был гигантский откат назад, откат в варварство и дикость. Достаточно сравнить средневековый город начала второго тысячелетия с Римом начала первого, чтобы это понять. Гибель Рима была гибелью мира, концом истории, крахом цивилизации. Нас, однако, интересует две вещи.
Первая – все политические образования в Европе были меньше бывшей Империи, на них не распространялись те проблемы со связностью, которые имел Рим. Вторая – церковь не погибла вместе с Римом, более того, сохранила надгосударственный и наддинастический характер.
История борьбы церкви с королями за власть в освоенной части мира это отдельная захватывающая история. Нас интересует другое.
Церковь очень быстро проникла во все сферы жизни людей. Ее богослужения были повсеместно одинаковыми, и чтобы затронуть примитивные людские души, они со временем становились все совершеннее и совершеннее эстетически. Это  накладывалось на пример Христа, пожертвовавшего собой ради всех людей в мире. Христианство прививало людям идеи о самопожертвовании, посты и молитвенные правила приучали людей к самодисциплине, одинаковое богослужение на латыни унифицировало людей в разных частях Европы. Эти эффекты позволяли то, что в Риме было трудно представить – войну исключительно за идею. Крестовые походы стали именно такими войнами. После 1054 года католицизм сплетается с Европой в неразрывный клубок.
Именно католическая церковь сделала возможными действия людей, по отношению к которым можно было использовать определение «массовые», причем не от страха или под принуждением, а по своей инициативе. Церковь сделала людей более одинаковыми, унифицировала их мышление.
Католическая церковь фактически раскрыла в психике людей стороны, которые при Риме никак не проявлялись.
Именно церковь  сделала возможным самопожертвование, священную войну, идеологию в качестве причины для долговременной политики.
Но не только это католики принесли в мир.
Надгосударственная церковь создала управленческий аппарат, до этого никогда в Европе не существовавший. Система компактной, но эффективной бюрократии, в сочетании с мощнейшей машиной для промывки мозгов – вот чем стала церковь очень скоро. Более того, церковь же стояла у истоков системы образования в Европе. И эта система еще более усиливала католицизм.  Кроме того, церковь способствовала развитию архитектуры и строительства, то есть развитию технологии.
Однако, деятельность церкви имела и другую сторону. 
Зарегулированный до предела католический социум накладывал на человека жесткие ограничения. Многие из них, касавшиеся сексуальной жизни, приводили множество людей к состоянию внутреннего конфликта. 
Возникшая в XII веке инквизиция накладывала запрет на инакомыслие.
Чуть позже это приведет к появлению массы людей, готовых уйти хоть на край света. Донельзя зарегулированный социум со временем становился смирительной рубашкой из которой безумно хочется вырваться. Скученность средневековых городов и бесконечные войны были характерной приметой времени и усиливали этот эффект.
Неудивительно, что позднее средневековье дало массу искателей приключений – людей, которым интереснее было открывать новые горизонты, чем прозябать в городках с узкими кривыми улочками. 
В 1492 году один из них, Христофор Колумб, откроет для европейцев новый мир. 
Даже зло, чинимое католической церковью, работало на развитие.
Но были и такие отрицательные стороны, которые обойти было невозможно. Некоторые, как борьба с инакомыслием, просто сдерживали развитие. Другие, как например, неприятие ростовщичества, сдерживали экономический рост. Да и вообще католическое общество, как раз в силу довлеющей над ним церкви было очень  консервативным – например цеховая система практически остановила развитие техники.
Но, как уже говорилось, запрет развиваться содержал в себе и позыв к развитию. После первой ласточки в лице Яна Гуса, возникло короткое затишье. Оно, однако, было недолгим.
31 октября 1517 года Мартин Лютер, немецкий монах-доминиканец, прибил к дверям Виттенбергского собора свои «95 тезисов против индульгенций». 
Едва ли Лютер мог предположить к чему это приведет.
Это был взрыв, коллапс, подрыв всех основ католицизма. Протестантизм – так обобщенно назывались христианские течения, тут же начавшие возникать то тут то там, снял запреты, которые накладывал на человека католицизм. Он снял их все. При этом последствия более, чем тысячелетней обработки католиками населения Европы никуда не делись – ни проявившееся благодаря католицизму новые грани человеческой психики, ни способность мобилизоваться огромными массами под проект, ни готовность идти на жертвы ради того, чтобы обрести в будущем какие-то блага (или вообще ради попадания в рай). Никуда не делся и опыт администрирования и управления, рожденный и накопленный католиками. Что они и доказали, повергнув, Европу в хаос войн на несколько десятков лет.
К концу контрреформации кусочки мозаики сложились.

1. Люди имели особенности психики, делающие возможной их совместную массовую деятельность.

2. Люди имели более менее стандартизированное мышление.

3. Люди были готовы идти на жертвы, ради цели, которую они считали важной.

4. Европейское общество имело опыт создания эффективных административных структур.

5. Европейское общество имело постоянно действующий канал для сброса энтропии в обществе – колонии.

6. Европейские страны имели приток богатств из колоний, что создало спрос на различные товары.

7. Благодаря протестантизму и тому, что за ним последовало, ранее существовавшие ограничения на деятельность людей были сняты – теперь не обязательно было относиться к цехам, чтобы «зайти в бизнес» и можно было оперировать ссудным капиталом. Да и вообще, религию почти полностью убрали из политики.

8. Была создана и функционировала более менее стандартизированная система образования.

Спустя несколько десятилетий после Вестфальского мира появились первые централизованные мануфактуры – их особенностями были относительная массовость (по сравнению с ремесленным производством), раз и навсегда очерченные рамки производственного процесса, одинаковые для всех рабочих, одинаковое оборудование, однотипная продукция. Ими управляли, использую административные методы,  их продукция находила спрос, благодаря вливаниям денег из колоний, их развивали на взятые под процент деньги. А весь бунтарский энтропийный элемент, который мог бы сорвать перемены в обществе, отправлялся за океан. При этом, владельцам мануфактур, для возврата денег с процентами нужен был постоянный рост производства.
Так начался индустриальный мир. Наш мир.
Потом были огораживания, появление паровой машины, Великая французская революция, стандартизация, электрификация, радио и т.д.
Для нас, живущих на краю этого мира, в период, когда он вот-вот закончит свое существование, важны выводы из всего этого. 
Вкратце.

Римская Империя, в момент пика своей мощи, столкнулась с приближением предела бедности и предела сложности. Единственным выходом для нее был переход на новую ступень развития – как мы знаем сейчас, на индустриальную. Обладавшая всеми необходимыми технологиями и ресурсами для перехода, Империя, тем не менее, не смогла его  совершить, прошла через пределы сложности и бедности и была уничтожена. В результате ее гибели мир на века был отброшен в своем развитии, но благодаря католической церкви произошло усложнение структуры психики европейцев. Также были созданы образцы административных структур, которые могли бы быть использованы для более эффективного, чем в Риме управления. С возвращением прежнего уровня технологий, европейцы превзошли его и, благодаря изменениям в психике людей, административному опыту и началу колониализма перешли к следующей фазе развития – индустриальной. Для этого, в свою очередь, потребовался слом католицизма.  Весь процесс перехода, в конечном счете, стоил десятков миллионов жизней, 1300 лет времени и одного физического уничтожения цивилизации.

Что в связи с этим нужно уяснить нам сегодня? Да всего лишь то, что пресловутый постиндустриал будет отличаться от нашего уклада так же, как Англия XVIII века от Рима на границе новой и старой эры, и цена и сложность перехода от нынешнего индустриального общества к постиндустриальному будет, по всей видимости, не меньше. Только пройдет все значительно быстрее.
И еще один важный вывод. Набор факторов, давших возможность перехода к индустриализму сложился только в одном месте планеты, и только один раз. А значит, есть все основания считать, что и переход к постиндустриализму совершит только одна культура, остальные же буду ей утилизированы. Подобно тому, как индустриальный Запад покорил весь мир.
Есть теория, согласно которой, этот самый переход можно провести ценой меньших потерь, в режиме так называемой «управляемой катастрофы». Но для этого нужно понять – каким будет новый мир. Безумно сложная задача…