Какова наша культурная ситуация? Куда развивается культура вообще (если развивается) и каково место русской культуры в этом развитии?

Если мы хотим исторически выжить, то ответ на эти вопросы должен быть дан на языке политического действия в гораздо более радикальной манере и быстрее, нежели чем на не менее, как кажется, животрепещущие вопросы экономического возрождения и социальной защиты. Поскольку из трёх главных ударов по нашей цивилизации, нанесённых перестройкой и революцией 1991 года по хозяйственной и территориальной инфраструктуре, по человеческим ресурсам и их воспроизводству и, наконец, по самосознанию и самоорганизации (цивилизационной дисциплине), последний представляется наиболее разрушительным, имеющим самые гибельные, в том числе отложенные последствия.

Культурный удар: выстоять и перейти в наступление

Культуртехнический удар по России не был осуществлён только в завершение эпохи холодной войны. Он готовился и наносился значительно раньше. Но при этом не был изначально направлен только на неё или даже вообще на неё. Его нельзя трактовать узкополитически, даже если политику понимать как историческую борьбу государств за выживание. За этой внешней политической формой цивилизационного удара стоит развёрнутое культурное содержание, выработанное несколькими поколениями философов, идеологов, богословов и ставшее современной религией самого агрессивного субъекта известной нам мировой истории — европейского Запада, возглавляемого сначала Англией, а теперь Соединёнными Штатами Америки.

Наша культура не только не выработала пока специфической защиты от этого удара, но и не имеет ещё собственной развитой философии и теологии, чтобы сформулировать такую адекватную (равно или более мощную) проектную, социоинженерную альтернативу. А альтернатива должна быть именно проектной, социоинженерной, так как именно такова природа цивилизации Западной Европы, нашедшая своё высшее выражение в практике западноевропейского цивилизационного строительства с чистого листа — на территории североамериканского континента.

Иными словами, у нас есть серьёзное слабое место в общей архитектуре культурного пространства, причём в самом его сердце. Неразработанность собственной философии, а значит, и истории (так как никакой истории без философии истории и историософии не бывает) ведёт к тому, что, даже располагая всеми данными о мировом историческом процессе, мы каждый раз «проваливаемся» в историю Запада, а точнее, в её предельно идеологизированную эпохой западного Просвещения версию. В итоге мы в который раз воспринимаем миф о том, как мировой процесс привёл к «закономерному» возвышению Запада (но не правду об этом), и не можем вывести из мирового процесса собственного положения с точностью до нашего собственного проекта государства и страны.

Эту слабость философского и теологического развития мы вынуждены компенсировать, с одной стороны, литературнопоэтическими составляющими культуры. То есть делать вынужденно то, от чего всячески предостерегал в культурной политике своего «Государства» Платон. Кстати, «Государство» Платона и начинается именно с детального разрешения вопросов именно культурной политики. С другой стороны, мы компенсируем дыру в собственном философском базисе гораздо более общими религиозными принципами и аксиомами, которые позволяют «не поддаваться», но не дают ещё возможности проектировать.

Поэтому, как и сто, и двести лет назад, наша культурная политика по необходимости остаётся и будет ещё значительное время оставаться оборонительной и охранительной.

Ещё раз подчеркнём: философское (научное, религиозное) заимствование тут ничем не поможет. Напротив, это и есть старый добрый троянский конь, с помощью которого и наносится основной удар по нашему культурноцивилизационному ядру.

Нам нужно взломать культурный код западной версии европейской цивилизации, разобраться в его философской и теологической структуре не как в апологетике Запада (к чему ведёт вся сегодняшняя культурная политика), а как в проблематике кризиса западной сверхобщности (терминология А. Зиновьева), как методе культурной и цивилизационной агрессии, поняв в том числе внутренние и внешние лимиты этой агрессии.

В плену чужого проекта

Вернёмся к истории. Английская революция (весь её процесс XVII века) стала практикой проектных философских и теологических конструкций английского эмпиризма (натурализма), поставивших целью «освободить» человека (индивида) от власти Бога и даже Разума, вернуть его к животной природе и построить общество на новых языческих началах, которые станут результатом обожествления самих индивидов.

Франция целое столетие переписывала английские первоисточники, родив поколение уже не философов (как Бэкон и Локк) или проектировщиков (как Иеремия Бентам), но чистых идеологов (как Вольтер, деятели «Энциклопедии»), то есть собственно просветителей. Русский христианский философ Сергей Булгаков («Два града») ясно видит Маркса как весьма частного и узкого последователя Бентама, а сам марксизм — как опредмеченный социологией капитализма бентамизм.

Английская антихристианская революция, собственно, обосновавшая религии человекобожия и создавшая широкую их социальную практику, в качестве своего «второго отделения» имела так называемую американскую революцию — приобретение независимости английскими северо американскими колониями. Здесь, уже освободившись от пут христианского наследия не только идеологически, но и материально, сбежав от церкви, государств и самих христиан Европы, многочисленные (и многонациональные) сектанты и критики всех мастей достигли общего проектного консенсуса относительно общества обожествлённого индивида. На «пустом месте», уже не встречая сопротивления традиции, английский социальный проект начал расти со скоростью, превышающей все скорости изменений в Старом Свете. После Второй мировой войны уехавшие окончательно вернулись, чтобы взять материнский европейский Запад под свою власть.

Следует отметить особо, что европейский социализм вовсе не антагонист американоанглийскому либерализму. Просто в Старой Европе всегда было тесно, а особенно в условиях демографического подъёма, стимулируемого промышленной революцией. Евросоциализм — то же самое обожествление натурального человека, материального гомо сапиенс, только не в радикально индивидуальном варианте, а в варианте уравнительного коммунализма, когда индивидом (то есть в переводе с латыни «неделимым», единицей социального проекта, его «атомом», говоря по-гречески) является коллектив, коммуна. Только коммуна является индивидом на перенаселённом континенте с двумя десятками сильных государств, а в безбрежном просторе Британской империи или пустоте Североамериканских Штатов — может быть и буквально один человек. Социализм стал французской и немецкой версией английского индивидуализма как светской языческой религии и ереси человекобожия.

Наша главная русская культурная проблема заключается в том, что это была не наша, а вполне себе заимствованная идея — так же, как в XIX веке, мы притащили из похода на Париж идею Конституции и прав человека. Вместе с религией социализма мы прихватили в сжатом упакованном виде всю историю кризиса западного христианства — от папской ереси католицизма, через Реформацию к человекобожию, атеизму и новому язычеству. То, что случилось у нас в 1917–1921 годах и позднее в 20-е, 30-е и 40-е, не просто гражданская война (как Война Севера и Юга в США) и не просто репрессии (то есть техника установления власти в условиях её кризиса), а полноценная религиозная война, которой, как известно из истории, прежде всего европейской, всегда свойственна особая жестокость.

Что нам это дало? Выживание в среднесрочной (полвека — век) исторической перспективе противостояния с Западом путём догоняющего и даже опережающего научно-технически развития. Мы сделали социализм раньше континентальной Европы и заставили её строить его ускоренными темпами. Мы получили оппонента — либерально-демократическую идеологию, которая, будучи разновидностью того же самого социокультурного проекта, что и социализм, но с более привлекательными ресурсными характеристиками, поглотила своего «младшего» брата.

Если позволить себе всё-таки историческую рефлексию (а она нам жизненно необходима), то нужно честно признать, что наш идеологический спор с Америкой в 80-х окончательно превратился в известную борьбу «остроконечников» с «тупоконечниками», язвительно выписанную Джонатаном Свифтом. Советское государство проиграло интеллектуально, провозглашая как великий самостоятельный исторический путь частный (ресурсно ограниченный) случай более общей и приближающейся к своему открытому кризису проектной конструкции.

Однако сделанное нами в ХХ веке заимствование — добровольное и на основе самоопределения, а не под гнётом чужой власти — даёт нам исключительный собственный исторический опыт, поняв и отрефлексировав который, мы можем оказаться на переднем крае развития культуры, философии и религии и уж точно свободными от прежних иллюзий английского проекта 300-летней давности.

Сегодняшнее неолиберальное помешательство меньшей части граждан — это весьма поверхностная, последняя и, вероятно, самая краткосрочная фаза нашего философского заимствования, начатого декабристами. Культурно оно уже ни на чём не держится, поскольку его адепты сами в него уже не верят, повторяя лишь «правильные слова», которые нужно говорить в присутствии хозяев.

Расчистить площадку и построить свой дом

Поэтому необходимо действовать. Путь свободен. На нём, конечно, много мусора, но его уборка как раз и есть повседневная политическая свобода.

ПЕРВОЕ. Давайте начнём с простого. Чтобы при взгляде на историю в глазах не двоилось и не троилось, чтобы всем и каждому было ясно, что Россия не вчера родилась и является прямым продолжением СССР, а тот, в свою очередь, продолжением Российской Республики и Российской империи, вернём государственный статус второму триколору (бело-жёлто-чёрному) и красному знамени.

Отберём второй триколор наконец-то у так называемых националистов обратно в государственную собственность, где ему и место. Ведь это флаг в том числе модернизации России, под этим флагом отменялось крепостное право.

Отберём красное знамя у так называемых коммунистов обратно в государственную собственность, где ему и место. Ведь это флаг, хоть и пришедший оттуда же, с Запада, но навечно обрусевший весной 45-го и навечно вырванный из преходящего узкоидеологического культурного кон текста.

Если не вернуть нашим государственным символам их прямое и законное значение, если позволять и дальше это значение извращать, идти на поводу у такого извращения, ни о какой государственной культурной политике не может быть и речи.

Это не единственное, что необходимо сделать в сфере семиотики. Надо вернуть в культурный обиход всю память о русских героях и русских событиях Первой мировой войны, воздвигнуть памятники и храмы во славу павших. И так далее.

ВТОРОЕ. Нужна радикальная смена концепции преподавания истории как в высшей, так и в средней школе. Нужно отказаться от идеологем Просвещения и схемы Античность — Средние века — Возрождение — Новое время как базовой, уйти в историческом дискурсе от западоцентризма, анализировать историю России как результат всех сил мирового процесса. Необходимая методологическая критика имеется уже у Шпенглера в «Закате Европы». Правда, у него нет специального раздела о России, лишь некоторые замечания вскользь. Согласно им (и его весьма точным квалификациям русской культуры) взлёт России произойдёт до 2100 года. Заметим, что Китай на тот же период времени имеет просто план действий.

ТРЕТЬЕ. Нужна программа смены и создания новых культуртехнических сообществ. До тех пор пока «культурка» отдана на откуп интеллигентствующим замкнутым группам семейного типа, рассматривающим её как поле своего морального самоутверждения, боящимся всякой действительной конкуренции, при каждом удобном случае стремящимся к консенсусу и взаимному захваливанию на фестивалях и конкурсах, ничего у нас не будет.

Культура должна быть организована как открытая мастерская, где главным принципом является спор и проблематизация, а не слаженное пение в одну дуду — неважно, либеральную или авторитарную. (Сегодня у нас даже в шоу-бизнесе нет конкуренции, всё распределено и согласовано заранее. Поэтому всё в основном «под фанеру».)

Культура и должна взять на себя функцию организации спора в обществе по наиболее принципиальным вопросам. По существу, любой спор должен начинаться в культурном пространстве и только потом переноситься в политическую или иную социальную плоскость. Поскольку именно культура является пространством максимально возможного содержательного обоснования любой (!) позиции. Это вовсе не означает либеральной «расслабухи» и вседозволенности. Поскольку в пространстве культуры речь идёт не о точке зрения, мнении и самовыражении, на которые каждый якобы имеет право, а о жёсткой необходимости доказывать и обосновывать свои утверждения, в какой бы художественной форме они ни высказывались, и платить за все свои ошибки.

ЧЕТВЁРТОЕ. Культура должна быть содержанием образования. Звучит, может быть, странно или, наоборот, банально, но именно этот принцип построения образовательных систем подвергнут сегодня тотальной атаке. Под маркой замещения культурного содержания полезным знанием производятся многочисленные формальные преобразования учебного процесса, ведущие к исчезновению образования как такового, замене его подготовкой (в лучшем случае) или фиктивно демонстративной деятельностью (в худшем случае). Подготовку может себе позволить и фабрика, а образование (то есть создание человека по образу и подобию божьему) — только империя, цивилизация. Культура именно через образование обеспечивает в первую очередь нашу идентичность, производит гражданина, а не болвана.

Культура обеспечивает ту самую цивилизационную дисциплину, когда человек способен и подчиняться, и подчинять, и подчинять себя самому себе, и самому себе подчиняться. Это та самая дисциплина (которая весьма подробно описана Мишелем Фуко), которая позволяет современному государству ослабить прямое властное давление на человека, высвободив его производственный и творческий потенциал. Эту дисциплину культуры мы подрастеряли, забыв, что труд потому должен быть в почёте, что он не свободен, а является должным состоянием человека, в котором он отдаёт (отчуждает) свою сущность в пользу чего-то иного. Забыв, что Родину нужно защищать при всех политических режимах. Что жить нужно не только для себя, но для своих детей, которых поэтому для начала нужно иметь.

ПЯТОЕ. Нужно отдавать себе отчёт в том, что культурное производство не может существовать без системной поддержки или общества, или государства — смотря по тому, какая из систем более мощная, — и не сводится к экономике рынка. США — это сверхобщество, которое создало для себя удобное государствоинструмент. Поэтому культурное производство США, прежде всего кино, поддерживается обществом — как капиталом, так и потребителем — не только как потребность в развлечении, но как не менее значимая потребность в гражданском культе, в вере в непогрешимость своего устройства.

Мы прежде всего государство, так исторически сложилось (и лучше нам такими и оставаться, но об этом разговор отдельный), и наши попытки спихнуть на несуществующее «гражданское общество» заботу о культурном производстве через рынок просто смехотворны. Надо прекратить все разговоры о том, что государство неэффективно, что оно должно уйти из сферы культуры (куда ещё оно должно уйти?), и заняться предметной проектной работой в этой сфере.

В частности, в кинематограф нужно вкладывать для начала и немедленно не менее одного миллиарда долларов в год, если мы хотим вытеснить голливудский миф своим. Если не хотим, тогда не надо. Разумеется, надо очистить площадку государственной культурной политики от вполне себе семейного предприятия по изготовлению вторичных продуктов как можно более низкого качества (приёмщики заворачивают там любой мало-мальски претендующий на качество продукт, чтобы он не портил общую картину, о чём откровенно и прямо сообщают соискателям). Или, если не хотим, не надо разгонять. И так далее и тому подобное.

ШЕСТОЕ. Есть три «великих мертвеца», которые сегодня в основном и олицетворяют собой сферу государственной заботы в области культуры. Это театр и концерты, это библиотеки, это музеи.

Забота о них состоит в поиске денег для материальной поддержки. Нет слов, деньги хорошо бы даже давать, не только искать. Но нужна программа радикального повышения посещаемости всего этого хозяйства, осмысленного интереса к нему со стороны наших детей, уходящих в Сеть. Я не имею в виду, что они должны увидеть это всё в Сети, хотя и это нужно. Они, прежде всего, должны понять, что всё это действительно нужно увидеть и услышать. А если это будет понятно, то и интерес к оригиналу всегда будет сильнее интереса к копии.

Тут нужно и движение навстречу со стороны самих деятелей этих «мёртвых» структур. Они почему-то считают себя чуть ли не служителями храма, носителями, как они это сами называют, духовности. Большего заблуждения в природе этих институтов стоит ещё поискать. Всё-таки храм находится в другом месте. А театр, музей и библиотека имеют совсем другую прикладную привлекательность, гораздо более земную, «посюстороннюю», как сказал бы Маркс. Как это ни странно, здесь должна быть найдена возможность для применения технологий моды. Ведь ходить в театр, музей и библиотеку так же практично, как правильно одеваться.

И наконец, СЕДЬМОЕ, последнее в тексте статьи, но не в плане первоочередных антикризисных действий. Интернет должен рассматриваться как пространство культуры. А значит, быть полностью авторизованным (свободным от анонимности) в той части, где высказывания и творения участников касаются друг друга и всех других людей. Как и любая культура. Назови своё имя. Скажи, кто ты. И никакой цензуры.

* * *

В качестве заключения. Мы говорим о культурной политике государства, отдавая себе отчёт в том, что сегодня оно состоит из одного человека. Но всё-таки оно есть, и мы считаем, что всё описанное выше (и не только) вполне этому государству по силам.